Самой дорогой своей наградой ветеран Великой Отечественной войны Павел Николаевич Платонов, воевавший на III Белорусском фронте, считает медаль «За отвагу», которую получил за бой, где они подбили два танка.
Где строили карбасы
Родился Пашка в 1925 году в Иркутской области, деревне Толмачево, где строили карбасы, уходившие вниз по Лене.
Отец с матерью работали в колхозе. Богатый был колхоз — имени Буденного. Но жизнь легкой не была: из шестерых детей у Платоновых осталось трое. Об ушедших мама много не говорила, но о маленьких дочках, умерших от дизентерии, как-то обмолвилась: «Двоих — в одну яму». Пашка запомнил.
А отца забрали в 1937‑м. Сказали: «Иди в сельсовет». Сельсовет в Верхоленске был, на том берегу, на пароме добирались. Но раз надо, значит надо. Он и пошел. Назад не вернулся.
Почти 20 лет семья не знала, где он и что с ним сталось, и только в 1956 году отписали из Иркутского суда, что Платонов Николай Кириллович расстрелян 13 марта 1938 года, реабилитирован за отсутствием состава преступления.
«На лошадях работал»
Закончив школу, Пашка пошел в колхоз. На лошадях работал. Хорошие были кони, добрые. Ухаживать за ними парнишка не ленился: когда подстригал им гривы, они стояли смирно, добродушно косясь на своего «парикмахера» и тихо пофыркивая.
В 1941‑м их забрали в армию вместе с мужиками. Всех. Только клячи остались. На них и пахали.
Пашен много было — пшеница, рожь. Зерно по осени сдавали в Верхоленске. Отправлялись туда целым обозом — десять ямщиков, у каждого по три лошади.
А в январе 1943‑го Павла и еще двоих парней призвали в армию. Посадили под всхлипывания матерей и сестер в сани — и до райвоенкомата в Качуге,
оттуда на машине до Иркутска, а от Иркутска на поезде до 77‑го разъезда в Забайкальском военном округе, где их ждали «покупатели».
«Хоть поедим досыта»
Попал Павел в отдельный 145‑й батальон связи 103‑й стрелковой дивизии, таскал катушки. Еще два месяца рыли траншеи на границе с Монголией.
Кормили плохо, и все хотели на фронт: «Там хоть поедим досыта». И когда Павла вызвали в штаб полка и спросили «на фронт хочешь?», он не раздумывал ни секунды.
На передовой оказался в декабре 1943‑го в составе 1138‑го стрелкового полка 5‑й армии. Там его определили на батарею 76 мм орудий связистом-артиллеристом. Спрашивая согласие, говорили, что будет специальная подготовка, но никакой подготовки не было. Война сама всему научила.
В том бою, когда на них вышли шесть танков, прямым попаданием разворотило пушку, замкового с заряжающим — наповал, а Пашка снаряды подавал и в тот момент оказался в стороне от орудия — его только слегка задело, осколок засел возле уха, даже вытаскивать потом не стали.
Но два танка они все-таки подбили. Медаль «За отвагу» — она у него за той бой.
100 грамм для сугреву
А кормили на фронте и правда хорошо — по 9‑й норме. 9‑я норма — это в зимнее время по сто грамм для сугреву утром и вечером. Старшина лично разливал из фляжки —
в нее норма на десять человек входила.
Что характерно — пьяных не было.
Хлеба давали 800 грамм: хочешь — на весь день растяни, хочешь — съешь сразу. Съедали сразу — кто ж знает, будешь ты вечером живой или нет.
Один раз под снайперов попали. Стемнело уже, когда командиру полка понадобилось в роту. «Платонов, пойдешь со мной», — услышал Павел.
В небе висели осветительные ракеты, и только они устремились вперед, рядом засвистели пули. Не спит немец…
Петляя по полю от снайпера, малость не рассчитали и чуть не угодили в траншеи к фрицам. Спасло то, что в ночной тишине их бубнеж оттуда далеко разносился.
«Я свой, гродненский»
Случалось и такое, что где свой, где чужой — не разберешь.
Взяли раз какую-то деревушку с уцелевшими — небывалое дело! — домами. Шли-то по Белоруссии, где от деревень — только зола, пепел да печи под плачущим небом.
И вот на чердаке одного из домов нашли мужика лет тридцати в гражданской одежде. Притащили его к командиру, а он канючит: «Я по найму у немцев работал».
Но когда чердак осмотрели более тщательно, нашли в углу немецкую офицерскую форму, а в ней — документы. На этого самого мужика.
Командир кликнул Павла и еще одного солдата: «В штаб его. Сдадите под личную расписку».
А до штаба топать и топать. И кто бы по дороге не встретился, все выражали горячее желание шлепнуть «этого гада» на месте. Гад же громко причитал и плакал: «Не убивайте, ребята! Я свой, гродненский я…»
Ребята только еще больше распалялись, и Павлу пришлось пресекать все поползновения наиболее доходчивыми в этой ситуации словами: «Нас самих шлепнут, если мы его живым не доведем».
Живые и мертвые
Однажды заняли позицию рядом с кладбищем. От вида покосившихся крестов было очень неуютно, и тут приказ: откатить пушку на 50 метров и обустроить огневую позицию там. Павел с товарищами обомлели — это ж прямо среди могил… Но приказ есть приказ.
Кое-как (людей не хватало: там, где пятеро нужны — было трое) дотолкали пушку до места и только стали копать — гроб! А вырыть-то надо, во‑первых, котлован для орудия, во‑вторых, укрытие для себя, в‑третьих, яму для снарядов. И немцы при этом дуют
по тебе со своих позиций так, что головы не поднять.
Двое суток продержались на том погосте. Двое суток, а вспоминать до сих пор жутко.
Мина-лягушка
30 апреля 1944 года — Павел навсегда запомнил этот день — он подорвался на мине — на немецкой шпринг-мине, мине-лягушке. Так ее называли за то, что она на полметра подпрыгивала перед тем, как взорваться.
Они обустраивали огневую позицию рядом с лесом и знали, что опушка заминирована. Павел старался с тропинки не сходить и смотрел в оба — не дай бог из земли три усика торчат.
И все-таки он их не заметил. Направился к напарнику, рубившему дерево метрах в десяти, но когда из-под сапога взметнулся дымочек, успел отскочить, крикнул «ложись!» и свалился на землю. «Лягушка» взлетела, усеяв все вокруг дождем из осколков.
А вот напарник упасть не успел, приняв на себя почти все осколки…
Впрочем, один «достался» Павлу.
Мест нет
Ранение оказалось серьезным — из медсанбата его отправили в тыл.
В Смоленске — целый эшелон раненых, и мест здесь не было. Привезли в Москву — мест не оказалось и там. Повезли дальше, в Ногинск, но и там «перенаселение» было таким, что Павел четверо суток пролежал в коридоре и только потом освободилось место в палате.
Когда Павел наконец-то оказался в госпитале, его разбинтовали и ахнули: «Ни одного шва!».
Без операции, как ему потом сказали, он бы еще полгода пролежал, а так пролечился два с половиной месяца и снова на фронт.
После выписки он попал в 43‑й гвардейский стрелковый полк 16‑й Карачевской дивизии 36‑го Неманского корпуса 11‑й гвардейской армии.
Немецкая пунктуальность
Бои за Прибалтику запомнились тем, что во время уличных боев из окон на них лили кипяток.
И все же самое страшное на войне — бомбежка.
Когда они стояли в Вильнюсе, это происходило по расписанию: каждую ночь ровно в двенадцать прилетала «рама» — немецкий самолет-разведчик. Зависала над головой и высматривала — в свете ракет все было видно, как днем. Потом убиралась восвояси, а через 20 минут (хоть время по ним сверяй!) появлялись бомбардировщики — один за одним, один за одним, вернее — тройка за тройкой. Летели медленно, с полным осознанием своего превосходства над теми, кто внизу изо всех сил вжимался в землю…
Походы за ужином
После освобождения Прибалтики подошли к Кенигсбергу. Долго стояли в обороне — только через два месяца пошли на штурм.
Как-то пошел Павел за ужином на весь расчет, на пятерых человек. Идти было с полкилометра.
В свете зависшей над землей ракеты поблескивали лужи — апрель на дворе, грязища кругом непролазная. Пока не погаснет, успей прикинуть, как дальше бежать. Прямо — большая канава, перескочить бы с первого раза…
Едва ракета погасла, Павел рванул до канавы, разбежался, прыгнул — и угодил лицом на колючую проволоку. Разорвав кожу над губой, свалился в воду. Так потом и явился к своим — весь в грязи и крови. Но ужин донес.
А вот сослуживцу не повезло. Тоже за ужином пошел и вроде добрался благополучно, уже и в траншею спрыгнул, но выпрямился рефлекторно и тут же получил пулю — полчерепа снесло.
Павел совсем рядом был и увидел, как шевелятся, будто клокочут, его мозги. Худо ему от этого зрелища стало, а деваться в траншее некуда, и немецкий снайпер над головой. Вот и поужинали…
Связисты узнали первыми
В мае пришел приказ уничтожить вражескую группировку. С вечера всех распределили— кого на какой танк, а ночью в 12 часов разнеслась весть о капитуляции Германии.
Связисты, узнав первыми, повыскакивали на улицу — салютовать. Переполох поднялся — будь здоров: поначалу-то все подумали — немцы прорвались. А когда осознали, что Победа, тут такое началось…
Первыми демобилизовали пожилых. Молодые еще долго служили. Павел — до апреля 1948‑го.
Дома, как он знал, был страшный голод — колоски по полям собирали.
И тут пришло письмо из Якутска от одного из дядьев, перебравшихся сюда еще до войны. Он писал — приезжай, тут сытнее.
Первый секретарь Якутского обкома Степаненко, при котором в войну в сельских районах вымирали целыми семьями, уже отбыл из республики и ее возглавлял Илья Егорович Винокуров. Воистину — кадры решают все.
На новом месте
В Якутск Павел приехал 4 апреля 1948 года, а через год, освоившись на новом месте, перевез к себе мать и сестру.
Сначала год работал в Горфинотделе, затем, закончив соответствующие курсы, стал сотрудником Статуправления. Позже перешел в Госбанк, где и трудился более четверти века. Оттуда и ушел на пенсию.
С женой, Зоей Константиновной, уроженкой Витима, вырастил троих сыновей: старший родился в 1955‑м, а через три года семья приросла двойняшками. Сейчас один в Москве, второй — в Новосибирске, третий — здесь, в Якутске.
На параде Победы
На 65‑летие Победы Павла Николаевича пригласили в Москву. Предупредили за три месяца, провожали с почетом, кадетов выстроили.
В Первопрестольной поселили в военном санатории, потом повезли в Большой Кремлевский дворец на прием к президенту Медведеву. Народу было прилично: ветеранов — человек 500, а из остальных Павел Николаевич узнал президента Казахстана Назарбаева и Жириновского с Кобзоном.
Потом возили по столице на автобусах. Побывали на Поклонной горе, сфотографировались у Знамени Победы.
Так-то в Москву на 9 мая он раньше ездил ежегодно, но вот уже пятый год встречает свой главный праздник в Якутске. То есть летал до 90 лет!
На вопрос, были ли в роду долгожители, Павел Николаевич отвечает, что не слышал о таком. Мать прожила чуть больше шестидесяти, дедушки-бабушки — так же.
А война ему снится до сих пор…
Сообщить об опечатке
Текст, который будет отправлен нашим редакторам: