Зоя Корнилова: В парламенте не делают скидку на то, что ты женщина

Зоя Афанасьевна Корнилова – человек в Якутии известный, все-таки 15 лет депутатского стажа. В Верховный Совет РСФСР она входила на сломе времен, когда рухнул СССР, именно ее состав парламента бомбили в Белом доме в Москве, именно тела ее коллег тайно вывозили ночью, именно ей довелось под пулями по окровавленным коридорам выбираться из-под обстрела… Затем было депутатство в Госдуме уже новой России, Ил Тумэн… Сегодня Зое Корниловой исполняется 80 лет. 

---

В начале 1990-х как председатель Комиссии Совета национальностей, она добилась законодательного закрепления районного коэффициента к пенсии и стипендиям людей, которые живут на Крайнем Севере. Благодаря ее работе были подписаны легендарные Соглашения о разграничении госсобственности между РФ и РС(Я) и о взаимоотношениях между правительством России и республики, когда Якутия получала право выкупить 20% ювелирных алмазов, и 11,5 % аффинированного золота… Тогда в республику поступило 2308,6 млн долларов.

О ее достижениях много писали, называли легендой среди якутских парламентариев, неизменно упоминали, что она первая женщина Якутии, получившая ученую степень кандидата…

Все это так. Но лично мне, в ее юбилей, хотелось поговорить с ней даже не о ее многочисленных победах, и всем том, что она дала Якутии. Я хотела поговорить о ее чувстве времени, о жизни, о поколениях, о силе женщин… Я хотела спросить ее, какими она нас видит – людей 2000-х…

— Практически в каждом вашем интервью можно найти слова о вашей маме, как она одна воспитывала пятерых девчонок, воспитывала в войну, а вы ведь родились в 1939, буквально на пороге этого страшного голодного времени…

— Да, наша мама Варвара Николаевна была очень сильной. У мамы, как говорят, был «корниловский характер», то есть независимый. Она была младшей дочерью в довольно состоятельной семье и была знатной красавицей. Мы родились на острове Кыллах, где по пути в Якутск, на север, останавливались на отдых все купцы. И к ней многие их них сватались, но она всем отказывала, а замуж вышла за батрака – нашего будущего отца Афанасия Давыдовича.

— Он работал у вашей семьи?

— Нет, у очень богатого рода Корниловых. У якутов ведь не было детских приютов, в случае чего детей разбирали по домам. Вот и к Корниловым приехала молодая семья с тремя мальчиками, а мать неожиданно умерла, и детей раздали по семьям. В основном старались брать мальчиков, чтобы в будущем сделать своими работниками, так и наш отец попал в эту семьи, ему дали фамилию Корнилов и даже отчество. А настоящая его фамилия, по-моему, Семенов.

— Но как же она решилась?

— Полюбила. На Пасху у нас были приняты катания на горках, там мама с ним и познакомилась, влюбилась и против желания родителей вышла замуж за батрака. Он был высокий, видный, очень спокойный, надежный человек. Родители на регистрацию не пришли, свадьбы не было. И мама должна была вслед за мужем идти работать в эту семью горничной. После рождения первого ребенка им дали дом, корову, лошадь… Тогда ведь шло раскулачивание, и Корниловы зная об этом, решили раздать все детям. Не сопротивлялись революции и так сохранили имущество.

— Вы отца хорошо помните?

— Нет, мне и года не было, когда его не стало. Но однажды я встретила женщину, которая мне многое рассказала о моих родителях, и самое главное, что она в жизни не встречала женщину, которая вышла бы замуж по любви, исключение – моя мама. А мы еще осуждали ее, мол, сколько было хороших женихов, а вышла за батрака. Брат у нее такой же был, влюбился в бедную воспитанницу одной семьи и прямо с реки, с водопоя увез ее и женился.

— В вашей семье всегда все делалось по любви, по порыву души?

— Это сохранятся (улыбается).

— В вас это тоже есть?

— Конечно!.. У нас мама – это все! Самое большое наказание было, если соврешь, а если придешь и признаешься, она не наказывала. И мы к этому привыкли. Я в семье самая маленькая из восьми детей, и какую бы должность ты ни занимала, когда собиралась вся семья – я всегда была младшей (смеется). При этом я избалованная была, меня же все любили, но это не означает, что я не работала. Работала, как все.

— И как ваша семья восприняла, когда самая младшенькая в конце 1980-х, имея уже ученую степень кандидата экономически наук, отправилась в Москву быть депутатом РСФСР?

— Я выжила в этой жизни только благодаря тому, что семья и родственники меня поддерживали. Муж, дети, родные – никто даже после расстрела Белого Дома не сказал, что я поступила неправильно, оставшись там до конца. Женщин среди депутатов было не так много, но мы остались в здании Белого дома,  были с нами сотрудники администрации и даже их дети, наши земляки, и даже студенты из Сталинграда… Мы были уверены, что если в здании будут женщины и дети, стрелять по нам не будут.

Конечно, мы потом оказались без работы, наш поступок сказывался на членах наших семей. А некоторых женщин… у кого инсульт, у кого инфаркт… Их не поддерживали, обвиняли в том, что они ненормальные и жизнь их близких не складывается по их вине. Мне в этом плане просто повезло с семьей, с маминым воспитанием.

— Мамин характер в вас проявляется?

— У меня больше всего и проявляется. Из всех детей я одна похожа на отца внешне, а характер мамин.

— Наверное, потому что вы очень много времени проводили с ней в детстве…

— Это же была война. Голод был. Я выжила только потому, что до шести лет (!) кормилась грудью мамы. А бросила как… Она была уборщицей в конторе колхоза и сельсовета, и местный секретарь женщина как-то пришла и сказала: «Зоя, я совсем не спала в прошлую ночь. Ты так громко сосала грудь». (смеется) И я приняла волевое решение, что все. Тогда же в шесть лет я объявила, что хочу учиться в школе, а поступали туда лет в девять-десять. Моя подруга Рая должна была пойти в первый класс, и мне одной было скучно, поэтому я тоже решилась.

Сестры тогда уже учились в техникумах, а летом приезжали и сразу выходили на сенокос, чтобы заработать трудодни, за которые мы могли бы получить зерно и масло на зиму. И сестрам дали премию — три метра розовой ткани, бумазеи. А ведь тогда носить было совсем нечего, жили бедно, из этой ткани мне и сшили штаны, маленькую кофточку без воротника, не хватило ткани, нашли откуда-то красный берет, из мешковины сшили сумку и сказали: «Хочешь учиться, иди в школу сама и найди свой класс». Я пошла и нашла. Учительница была уверена, что я не выдержу, очень уж маленькая, и правда через два часа я начинала отвлекаться и меня выпускали погулять, но я возвращалась, скучно же. Так и закончила.

— Это же военные годы, голод, а вы так рассказываете, будто про другое время…

— Я это время воспринимаю по-другому. У якутов, когда рождается ребенок, берут щенка, чтобы они росли вместе. У взрослых дел навалом, а собака смотрит, охраняет. Мне казалось, что моя собака, чистокровная лайка Казбек, разве что говорить не умеет. В то время нам давали очень маленький кусочек хлеба. Сестры все время вспоминают, как они голодали, как все время хотелось есть. А у меня этого в памяти нет, я это просто приняла как должное. Я даже свой кусочек хлеба с собакой делила. А зимой, когда мы катались с ним с горки, в гору он тащил мои санки. Настолько сильно мы уставали, что, когда я приходила в дом, прислонялась к косяку и сразу засыпала, прямо в телогрейке. Это было счастливое детство. А потом ночью просыпалась и плакала, потому что не успела выучить днем стихотворение в школу. А сама не могла – читать не умела. Будили мою бедную сестру, и она со мной ночью учила. Так и жили… У нас в семье не знали, что такое пьянство, драки.

— Я знаю, что вы со школы любили математику и физику, хотели поступить в МГУ, но поступили в Новосибирский институт советской кооперативной торговли. 

— И мне повезло, что я училась именно там, хотя нас не понимали. Это было непрестижно. Создали этот институт рыночники ссыльные из Москвы и Петербурга. А рыночные отношения нам преподавали будущие членкоры Сибирского отделения.

— Вы тогда впервые летели, одна в другой город…

— Ну, а кто еще будет сопровождать? Я вообще была очень самостоятельной. В школе была председателем дружины, а директор школы, видя мои успехи в физике, занимался со мной отдельно, приходя в интернат, и потом давал проводить уроки в других классах, когда сам улетал в командировку в Олекминск. И все слушались. Учителя часто говорили, что я должна тоже преподавать, вернуться в свою школу и потом стать ее директором.

— А потом 11 лет в науке и научная степень…

— Я очень люблю цифры, всегда говорю, что у цифр есть музыка. Когда я сделала межотраслевой баланс, мы получили великолепные, неизвестные цифры экономики Якутии, показали уровень жизни… Мы рассчитали и получили валовый доход, рассчитали прожиточный минимум, районный коэффициент, уровень производительности труда… И главное, мы узнали, что в Якутии валовый продукт равен валовому продукту всех республик СССР! Но у нас в республике оставалось всего 3-5% произведенного национального дохода! Якутия была высокодотационным регионом, входила в 10-ку регионов с низким уровнем жизни, потому что доходы поступали в союзный бюджет. Мы это доказали цифрами, и потому республика выжила в 1990-ые.

— Я помню ваши слова, что в цифрах можно увидеть всю нашу жизнь.

— А как же? А еще можно рассчитать новые показатели, которые покажут, что такое прожиточный минимум, из чего он складывается, как надо обосновывать минимальную зарплату, как рассчитываются реальные доходы, районные коэффициенты…

— У меня есть крестник, он школьник, скажите, как мне ему это объяснить?

— (улыбается) Моей маме некогда было читать нам нотации, мы видели, как она живет, как ее любят другие люди, как ее ценят. Это самый лучший урок. Жизнь сама показывает, что так надо поступать. Мама научила так, если я даю слово, взяла на себя ответственность, то должна дело довести до конца. Это закон.

— В 17 лет вы одна полетели в Иркутск, спустя много лет, будучи уже состоявшейся женщиной, вы полетели в Москву – впереди было депутатство Верховного Совета РСФСР. Неужели не было страха?

— Отношение к жизни нашего поколения было другим. Мы больше доверяли людям. В институте я отправилась на практику в незнакомый мне Иркутск. Но приехала в воскресенье, когда учреждение, куда я должна была поступить, не работало. Остановиться мне было негде, попасть в гостиницу невозможно, и меня приютила совершенно незнакомая мне русская женщина, с которой я познакомилась на остановке. Она выслушала мою историю, посмотрела документы и пустила меня к себе пожить. У нее трое детей тоже в разных городах учились, ей стало меня жалко. Так я у нее и прожила до тех пор, пока не устроилась в общежитие.

— Вы описываете то время, когда люди друг другу верили, были другими. И при этом вы видели то время, когда рухнул Советский Союз и общество сильно поменялось…

— Это была трагедия.

— Вам не было внутри горько, больно, страшно от того, что происходит?

— Было. В Верховном Совете шли очень сильные споры. Мы с подругой из Орла, она математик, выходили оттуда одуревшие. А где мы можем получить разгрузку? Вот мы сразу и шли в театр. В любой! В то время депутатам давали книжку, по которой мы могли ходить в любой театр бесплатно.

— То есть вас от всех этих заседаний и этого периода спасал театр?

— Да, спасал театр. Мы с ней за три года много посмотрели. Как-то мы шли туда, уставшие, голова гудит от острых и тяжелых споров, и вдруг мы увидели, что около Большого театра организовали барахолку! Барахолку! Вы представляете?! Пришли люди, кто пальто продает, кто шапку, кто что… Как нищие. А это была наша интеллигенция. Когда мы это увидели, мы заплакали.

Мне лично показалось, что мы не только Советский Союз потеряли, но и Россию потеряем. Это было страшно. И в этой вакханалии находились мы. Все видели. Эту войну, которую вел Горбачев, как нас продавал Ельцин… Мы боролись, сопротивлялись, но по многим вопросам мы не смогли выстоять.

— Шансов не было?

— Шансы всегда есть, но дело в том, что советские люди, привыкшие верить власти, были не готовы…

— Что вас могут предать?

— Конечно! Случай был… Я же член Президиума Верховного Совета, а значит, с мы с Ельциным каждый день встречаемся, работаем в Президиуме. Мне тогда казалось, что секретарь Обкома или любой министр – это честнейшие люди. Я верила, что они не пьют, не хамят. А когда Ельцин пришел однажды, в трех метрах муха могла упасть от перегара. Для меня это был такой же шок, как перед Большим театром.

— Личностно, значит, Борис Ельцин вам не нравился?

— Личностно он был красавец — высокий, умеющий говорить. Но я начала понимать, куда он ведет нас. «Нравится — не нравится» там нет. Мы же в парламенте, нам надо сохранить страну. Мы знали куда идем, куда он нас ведет, но народ в это не верил, люди были им очарованы, он был для них героем.

— Как вам удалось после всех этих событий снова прийти уже в Госдуму, не разочароваться в системе?

— Разочаровалась, конечно. Но парламент — это государство, а государство ты не должна ненавидеть. Ты должна укреплять эту власть, чтобы сохранить свое государство. Другого нет. Даже когда нас разгромили, расстреляли коллег в Белом Доме в 1993-м, а нас внесли в расстрельный лист. Нас лишили всех прав, был специальный указ Ельцина. Нам не давали работать, считали врагами народа. Хотя, когда мы выходили из Белого Дома, закон еще не был изменен, нас даже судить не имели права. Хотя и не судили, просто расстреляли. И никто ответственности не несет. Только три региона — Татарстан, Башкирия и Белгородская область — приехали за своими депутатами, увезли их домой и по закону восстановили на прежних должностях, остальные регионы испугались и фактически отказались от нас.

Самое страшное – вчера ты на верхушке власти, а сегодня ты никто. Это и есть политика. А если ты хочешь дальше жить, надо встать. Попробуй.

— И как вам удалось это пережить?

— Я вышла из Белого дома в предынфарктном состоянии, а потом у меня часто были приступы с сердцем… Я даже научилась сама себе уколы делать. Ну и друзья помогли, мир не без добрых людей. Мне вообще везет на хороших людей.

— И все-таки, несмотря на то, что вы были в составе того расстрелянного в Белом Доме парламента, вы вернулись и вошли в состав Государственной Думы…

— Тогда мне помогли устроиться на работу друзья из Совета Федерации, и из Якутии я вернулась в Москву. Потом я стала депутатом Госдумы, придя в парламент вновь, внутренне мы были воодушевлены, мы верили в демократизацию общества. Верили, что сможем пойти по китайскому пути, прорвемся. И мы верили, что должны делать новый закон, строить социальное государство.

Кстати, уже много позже все-таки была организована конференция, где встретились две стороны: мы и сторонники Ельцина. Мы понимали, что родина одна, не будешь же стреляться, значит, надо уметь прощать. А это, ох, так трудно, только на словах легко.

— Ваша работа в Госдуме пришлась на 1990-ые, для меня лично это довольно неприятное время, хотя это мое детство…

— А для нас еще страшнее.

— Я, когда прочитала истории о том, как вы ставили на место влиятельнейших мужчин на депутатских прениях, просто поразилась…

— А что делать? В парламенте не делают скидку на то, что ты женщина. Когда начинается спор, наотмашь бьют. Мне помогало мое экономическое, рыночное образование. Я разбиралась в финансовых вопросах, ценообразовании. А кроме того, ранее я преподавала в Новосибирске и умела выступать. Вот и правительстве, и в парламенте я могла ответить и выступить.

— А как взаимоотношения с Михаилом Николаевым строились?

— Пока мы получали деньги для Якутии, мы прекрасно все вместе работали: и парламент, и правительство, и Обком партии. Только благодаря такому взаимодействию мы смогли это сдвинуть. А когда деньги для Якутии уже получили, пробовала я сказать, как их использовать, мне сказали: «Корнилова, у нас есть президент, парламент и правительство, иди добывай деньги». Лихо? Такова власть.

—  Депутатов часто обвиняют, что они слишком далеки от народа. Фраза «как же далеки вы от народа, народные избранники» уже стала избитой…

— Я выросла в хотоне. Мне никогда не доставляло трудности быть с людьми на земле. Здесь очень помогло и мамино воспитание. Она говорила: «Ты видела, как трудно было мне, как трудно было многим поднимать детей без отцов. Ты должна помогать старым, слабым и малым».

— Сегодня, когда вы следите за выборами, это не вызывает у вас улыбку?

— Не весело мне. Быть депутатом никто никого не принуждает, но раз уж взялся работать, работай. Ответственность должна быть до конца, и при этом нужно работать честно и бескорыстно, а это трудно.

— Вы сегодня, когда выходите на улицы Якутска и видите людей… Процитирую Булгакова: «Люди как люди… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…». Как вы считаете, люди изменились?

— Люди меняются, новое поколение растет, постулатов, которых придерживалось наше поколение, у молодежи теперь нет. Они не знают истории, а в учебниках все исковеркано. Главный враг СССР дипломат США Генри Киссинджер сказал, что самый большой грез штатов – развал Союза. Он это понял, глядя на внуков. Что такое олигархический капитализм? Это когда в одних руках и политическая власть, и громадные деньги. Вы попробуйте этого человека одолеть. Цель олигархического капитализма – прибыль любым путем, через войну, убийства… Сколько бы ни заработано, все мало. Больше ничего это поколение, к сожалению, не понимает. А в СССР люди жили бедно, но они радовались всему, другие у них были цели. Это Киссинджер признавал.

— Но есть ли шанс лучшее оттуда вернуть в наше сегодня?

— Молодые люди все-таки не дураки. Есть те, кто понимают. Как-то в такси я разговорилась с водителем, парнишке лет 20 всего. Он говорил очень правильные вещи, про бесплатное образование в СССР, стабильность… И я увидела, что думающая молодежь в этом поколении тоже есть, просто, видимо, он рос в бедной семье, где не хватило средств на обучение… И я жду, когда они встанут на ноги. Другого выхода нет. Мы же выбросили идеологию, нашу Конституцию. Мы до сих пор не знаем, куда идем. Я не говорю, что СССР надо идеализировать, там тоже были страшные страницы – репрессии, например, но хорошего было больше. А изменить и направить нашу страну в будущее смогут, на мой взгляд, истинные патриоты своей страны, которые знают свою историю, правдивую историю.