Известный журналист, поэт, ветеран войны рассказывает о довоенной жизни в Сибири, переходе через Хинган, японских военнопленных
Мало кто знает столько о войне, как Петр Кириллович Конкин. А глубже постичь тему ему, наверное, помогает то, что он сам в семнадцать лет от роду ушел в армию. Сегодня Петр Кириллович в гостях у газеты «Якутия» – участник Великой Отечественной войны, кавалер ордена Отечественной войны II степени, награждённый медалью «За победу над Японией», Знаком отличия «Гражданская доблесть» и юбилейными медалями. А в канун 75-летия Победы глава республики Айсен Николаев подписал указ о награждении его, заслуженного работника народного хозяйства, члена Союза журналистов РФ, орденом «Полярная звезда».
– Родители мои были из крестьян Рязанской губернии. Отец мальчонкой пас овец у помещицы Галаховой. Семья была бедная, но сельскую четырехклассную школу он сумел закончить, и это впоследствии сыграло в его жизни важную роль.
В 15 лет в поисках лучшей доли отец подался в Сибирь. Рассказывал потом, как жил у одного зажиточного мужика на заимке, кормил скот, а в 1913 году его призвали в армию. На следующий год началась война.
Его определили в учебную команду, из которой он должен был выйти унтер-офицером, но тут объявили набор на курсы военфельдшеров. Образование в объеме сельской школы позволяло попроситься туда, и он, рассудив, что фельдшером потом и в мирной жизни можно будет работать, сделал выбор в пользу курсов.
Революцию отец встретил в Питере, видел, как Ленин выступал на Финляндском вокзале. Впрочем, в Гражданской войне он участия не принимал: сыпной тиф, голод и сопутствующие болезни – у фельдшера и без боёв в то время работы было по горло. Где-то в этой круговерти встретил свою землячку, нашу будущую мать, женился.
– Когда началась эпоха НЭПа, грянула безработица, решили они с матерью попытать счастья в Сибири. Списались с материной тёткой, которая жила на станции Зима, что в двухстах километрах от Иркутска, и приехали.
В райздравотделе его сразу назначили фельдшером в лесопункт, а это ещё сто километров. Там и прошло мое детство. Отец фельдшерским участком заведовал, мать при нем санитаркой состояла.
В 1939-м его забрали на военные сборы, и тогда же начались боевые действия на Халхин-Голе, и он, что называется, «от звонка до звонка» отработал по своей специальности в военном госпитале.
За старшего в семье остался мой 15-летний брат. Две коровы в хозяйстве, огород. Мы с ним тогда вдвоем сами для наших буренок сена накосили. Мне двенадцать было, но я к тому времени уже два года на покос выходил. Отцу, правда, по возвращении пришлось дополнительно еще тальник резать, чтобы обеим коровам хватило перезимовать.
– В общем-то, мы хорошо жили, даже голод 1933 года перенесли относительно благополучно, если сравнивать с ссыльными из Красноярского края, которых как раз перед тем раскулачили и сослали к нам на лесозаготовки. Вот им туго пришлось. Коров у них, понятное дело, не было, а охотиться им то ли запрещали, то ли они этим в виду отсутствия ружей заняться не могли. Хлебнули горя, конечно. Но позже их и в правах восстановили, и паспорта выдавать стали – через пять лет, с правом возвращения. Только никто из них обратно не вернулся. Хоть и недалеко до дома – 500 километров, но там все конфисковано, а тут обвыклись уже, обжились.
Охота была хорошим подспорьем. Дичи в наших лесах много было. Косули, глухари, утки. А когда и сохатого удавалось добыть. Помню, пришлось однажды нести голову лося в своем вещмешке не то полтора, не то два километра до лодки. Мне тогда четырнадцать было. Чуть не надорвался. Умаялся и спал после у костра, как убитый. А вернулись домой – нам говорят, что война началась.
– Ни радио у нас не было, ничего. Все с опозданием доходило. Даже митинг – и тот лишь в начале учебного года состоялся. Выступал старый партизан, который еще с Колчаком и белочехами воевал. На всю жизнь его речь запомнилась: «Товарищ, – говорит, – Гитлер, ты зачем напал на государство рабочих и крестьян, ведь и ваша Германия на рабочих и крестьянах держится». А вообще мы все в скорую победу верили. И в то, что будем бить врага малой кровью и на его территории.
Через год школу нашу закрыли. Учительствовали-то тогда мужчины, и их одного за другим призвали. Впору было писать, как на дверях райкома в гражданскую: «Все ушли на фронт». Поначалу для призывников выделяли подводы, а потом, когда леспромхоз закрыли, оставив только подсобное хозяйство, этого уже не было – сами уходили, пешком.
В 1943-м так отец ушел, хотя ему уже за пятьдесят было. Но он фельдшер, а значит, военнообязанный. Как его в армию провожали, не помню, да и не было меня наверняка на тех проводах – я с 15 лет, как школу закрыли, работать пошел.
– На сплаве леса работал, в промартели, рыболовецкой бригаде, и не по восемь часов в день, а пока норму не выполнишь. В 1944-м, когда мне исполнилось семнадцать, я сам той же дорогой в райвоенкомат ушел.
Уходил один – ровесников не было, а те, кто постарше, уже воевали, как мои друзья, Ромка с Алешкой – Роман Дягилев и Алексей Непомнящий. Один в Польше погиб, другой – на западной Украине. Но это я много позже узнал.
Как провожали? Да, можно сказать, никак не провожали. Буднично все было. Это в кино красиво показывают: девушка плачет, ждать обещает… А у меня и девушки-то не было. Какое там, я с ними даже разговаривать стеснялся. Но вот по части военного дела подготовлен был не хуже других. С пятого класса – строевая подготовка, стрельба из мелкокалиберной винтовки. А в 1944-м, ещё до призыва, прошел обязательный курс молодого бойца.
– В ноябре 1944 года оказался в 9-м учебном стрелковом полку на станции Мальта. Мы там все были 1927 года рождения. Кто из Бурятии, кто из Забайкалья, кто, как и я, из Иркутской области. Жили в землянках, именуя их при этом казармами.
Определили меня в противотанковую артиллерию. Нас, конечно, учили окапываться, стрелять, но – экономно, боезапас скупо использовали. Больше времени мы проводили на заготовке дров (казармы все на печном отоплении) и сена для нашего конного парка. И, само собой, объекты охраняли. Возвращаюсь раз с поста, а мне говорят: «Война кончилась».
И здесь радио не было, только рация в штабе. Но нас быстро собрали – весь полк, пять с половиной тысяч человек, построили и провели парад – наверное, первый парад Победы, день в день, 9 мая. Солнечно было, тепло – и на душе тоже. А после митинга начались обычные рутинные дела. Праздничными обедами нас тогда никто не баловал.
– До июля 1945 года мы так и продолжали нести службу на Мальте. О том, что будет новая война, официально речи не шло, но замполиты и агитаторы из офицерского состава нас к этому морально готовили. Открыто не говорили, что воевать придется, но, скажем так, прозрачно намекали. Пакт с Японией был к тому времени деанонсирован, и с западных фронтов день и ночь на восток шли эшелоны.
Наконец, и мы получили приказ собираться, грузиться и выдвигаться в Монголию, к маньчжурской границе. Когда наши три эшелона отходили от станции, поднялась вдруг такая пальба! Кто разрешил такое громкое прощание нам устроить и, кстати, разрешил ли – не знаю. Удивительно: то каждый патрон экономили, а то бабахают без конца.
Без приключений добрались до города Чойбалсан, а там новый приказ – идти походом через степи и Хинганский хребет. И вот что я хочу сказать: к походу этому явно готовились заранее – по всему пути следования нашей 17-й армии Забайкальского фронта были вырыты колодцы. Только вода в них оказалась отравлена. То есть не мы одни готовились – противник тоже не дремал.
– Идти три, четыре дня по сорокаградусной жаре без воды – врагу не пожелаешь. А когда спустились через Хинган к равнине, такой ливень начался – все размыло, по узкоколейке пришлось шагать, иначе увязнешь. Как в поговорке: «Из огня да в полымя». За тот переход каждый боец получил Благодарственное письмо от Верховного главнокомандующего Сталина и Почетную грамоту. Шли за 2-й танковой армией, она очищала нам путь, а мы, так сказать, закрепляли ее успех.
Противостояли нам марионеточные монгольские части – не наши союзники, конечно, не красные монголы. Были ещё какие-то чохары – их конницу быстро разогнала наша авиация. Видели мы у штаба их пленного генерала в компании не то полковников, не то подполковников – в знаках различия Квантунской армии и ее союзников мы не очень разбирались. Сидели они почему-то разутые, подложив свою обувь под пятую точку, а сапоги лаковые, прямо сияли. Может, боялись, что у них эту красоту сейчас отберут? Да кто поймет, что у них на уме.
– 9 августа война началась, а уже 15-го микадо, их император, обратился к войскам с призывом прекратить сопротивление, но, по моим наблюдениям, не очень-то они жаждали подчиниться своему правителю. Дух у них воинственный, у кого-то он и в плену таким остался.
После войны, когда я учился в школе младших авиаспециалистов, отправили нас однажды на кирпичный завод – помочь надо было. Смотрим – а там и пленные японцы мелькают. Они же у нас тогда от Магадана до Средней Азии работали. Пообщался я там с одним, спросил, что бы они сделали, если бы мы у них в плену оказались. Он мне рукой показал: повесили бы. Что ж, честный ответ.
Правда, они не все такие были. Встречались и вменяемые люди. На выгрузке угля поговорил с другим – именно поговорил, он по-русски хорошо знал, причем не в плену выучил: у него родители в 1920-е годы во Владивостоке жили, и он часто бывал у них. Ну и спросил этот товарищ у меня, глядя на нашего комвзвода: «Сколько ему лет?» А сколько может быть старлею – двадцать с небольшим. Мой собеседник только головой покачал: «Старший лейтенант – по-нашему это поручик. У нас в поручики можно выбиться не раньше, чем к сорока годам».
– Кто-то наблюдал за всем этим, мотал на ус, делал выводы. Уже в 1970-е в одном из сочинских санаториев повстречал я одного азиата. Мало ли у нас азиатов! Но чем-то он меня зацепил, и стал я к нему приглядываться. Приглядывался-приглядывался и понял: повадки у него другие. Совсем другие. И что вы думаете? Это оказался бывший японский пленный. Разговорились, я поинтересовался: «А что домой-то не вернулся?» – и услышал в ответ: «Не к кому было возвращаться. Даже если б вернулся – на что жить? Капитала нет». В общем, он все взвесил, рассудил и решил остаться. Принял советское гражданство, устроился работать на Уральский завод, женился, пустил корни. Вот такая судьба у человека.
В первые годы плена солдаты и офицеры Квантунской армии имели бледный вид, да и то – жили мы тогда трудно, голодно, а как только более-менее все наладилось, тут же и пленным стало больше перепадать, они окрепли, загорели и глядели не в пример веселее. Перед отправкой на родину у них даже партячейки стали создавать. Предполагалось, что японская компартия будет ими усилена. Не знаю, что там в итоге вышло, но попытка, во всяком случае, была.
– Если же вернуться снова к армейской службе, то запомнилась она мне ещё встречей с отцом. Мы с 1943-го не виделись. А тут прихожу в казарму, и звонок по внутреннему телефону: «Конкина позовите». Оказалось, отца к нам назначили. Так до конца года в одной части и прослужили. Но виделись редко: он в санчасти, я на службе.
А уж служба у нас была – вечно в напряжении: бывшие наши союзники постоянно угрожали. В 1950 году началась война в Корее. Северную, как известно, поддержали мы, Южную – американцы. А поначалу казалось – вот она, Третья мировая. Все лето на нашем аэродроме была готовность N1: все эскадрильи «на взводе», одно звено постоянно барражирует в воздухе, израсходует горючее – садится, тут же в небо поднимается другое, и так без конца. Целое лето недосыпать – тяжко. Лишь когда мирные переговоры начались, мы смогли вздохнуть свободно. И только в сентябре 1952 года я демобилизовался, отслужив семь лет и десять месяцев.
– Два последних года служил в авиагарнизоне под Читой, и был там у меня сослуживец-якут по фамилии Кычкин. Все соблазнял нас ехать в Якутию. Более того – был он членом Якутского обкома комсомола и в этом качестве написал мне сопроводительное письмо первому секретарю Атласову. Ну как тут не поехать?
До Алдана мы доехали на попутках, а там застряли. Но что ни делается, делается к лучшему. В армии я уже начал печататься, и меня взяли на работу в газету «Алданский рабочий».
Потом я в «Молодежи Якутии» работал, и на радио, и на телевидении, и на хозяйственной работе. Более полувека трудового и военного стажа.
На пенсию вышел в конце 1990-х, но и сейчас без дела не сижу – занимаюсь общественной работой, вхожу в президиум городского Совета ветеранов и готовлю свой пятый сборник. Рассказать есть о чем.
В поселке объявлен режим повышенной готовности
В спектакле раскрывается образ матери, воспитавшей героя, и женщины, способной любить и ждать бойца
По оперативным данным, пострадало два человека
Фильм стал дебютом в кино для известного в республике иллюзиониста Алексея Гольдерова
Сотрудники МЧС России достали одного, он в сознании. Второго - ищут
Военнослужащие поделились эпизодами боевой службы, интересовались новостями Якутии, рассказали о своем самочувствии